1333
5
Первые попытки жить порознь Софья Толстая и Лев Николаевич предприняли в 1881 году, когда С.Толстая вместе с детьми жила в Москве, а писатель остался в Ясной Поляне. При этом Лев Толстой напоминал себе в дневниках, что „он и семья – одно тело“, и что нельзя порвать с семьей. И тут же писал, что служить нужно не семье, но Богу. В его мыслях уже было противоречие. Семья отступила на второй план. Идея стала главной, но и семью бросить нельзя.
Бурная и нежная переписка между супругами
Между тем супруги переписывались, иной раз писали друг другу по 2 письма в день. Софья Андреевна писала о самоубийстве. Но в то же время не звала его к себе.
Между тем супруги переписывались, иной раз писали друг другу по 2 письма в день. Софья Андреевна писала о самоубийстве. Но в то же время не звала его к себе.
«Мне гадко, мне нездоровится, мне ненавистна моя жизнь, я целый день плачу, и если б под руками яд был, я бы кажется отравилась. Разделять эту жизнь я тебя не зову и опять не лгу. Твое присутствие меня тоже расстраивает, тем более что я ни тебя не могу успокоить и утешить, ни себя.
В то же время она скучала по тому периоду их жизни, когда она была для него важнее всех его идей.
«Где ты? т. е. ты такой, какой был когда-то в отношении меня. Такого теперь тебя давно нет. Прощай, уж 2 часа ночи, а еще дела мне много».
Лев Николаевич, однако, не все сух, он один скучал в отрыве от семьи и писал нежные письма:
«Не могу я с тобой врозь жить… Мне непременно нужно, чтобы всё было вместе… Ты говоришь: „Я тебя люблю, а тебе этого теперь не надо“… Только этого и надо. И ничто так не может оживить меня, и письма твои оживили меня».
В то же время она скучала по тому периоду их жизни, когда она была для него важнее всех его идей.
«Где ты? т. е. ты такой, какой был когда-то в отношении меня. Такого теперь тебя давно нет. Прощай, уж 2 часа ночи, а еще дела мне много».
Лев Николаевич, однако, не все сух, он один скучал в отрыве от семьи и писал нежные письма:
«Не могу я с тобой врозь жить… Мне непременно нужно, чтобы всё было вместе… Ты говоришь: „Я тебя люблю, а тебе этого теперь не надо“… Только этого и надо. И ничто так не может оживить меня, и письма твои оживили меня».
×
Отчего Лев Николаевич был глубоко несчастен
Никто в его окружении, даже Софья Андреевна не понимала, отчего несчастлив Лев Николаевич:
« Это тоскливое состояние уже было прежде, давно; ты говорил: „От безверья повеситься хотел“. А теперь? – ведь ты не без веры живешь, отчего же ты несчастлив? И разве прежде ты не знал, что есть голодные, больные, несчастные и злые люди? Посмотри получше: есть и веселые, здоровые, счастливые и добрые. Хоть бы Бог тебе помог, а я что же могу сделать?»
Или это была только видимость, и супруга как никто понимала его, судя по другим ее письмам:
Да, мы на разных дорожках с детства: ты любишь деревню, народ, любишь крестьянских детей, любишь всю эту первобытную жизнь, из которой, женясь на мне, ты вышел. Я – городская, и как бы я ни рассуждала и не стремилась любить деревню и народ, – любить я это всем своим существом не могу и не буду никогда; я не понимаю и не пойму никогда деревенского народа… Когда ты уходишь в эту деревенскую атмосферу нравственную, я за тобой болезненно и ревниво слежу и вижу, что тут мы наверное не вместе; и не потому, что я этого не хочу, а потому, что менее, чем когда-либо, могу
Она видела, что он счастлив в деревне, где искусственная пропасть между сословиями может быть намного меньше, чем в городе, где для него есть дело, не только интеллектуальный труд, но и физический. Там Лев Толстой был ближе к своим идеалам – мечтам о справедливом устройстве общества. Балы, концерты, цирк, - все, что было так дорого Софье Андреевне и детям, - ему казалось мишурой жизни, отвлекающей от основной проблемы общества. Он не понимал, как можно быть счастливым, пока эта основная проблема не решена.
Никто в его окружении, даже Софья Андреевна не понимала, отчего несчастлив Лев Николаевич:
« Это тоскливое состояние уже было прежде, давно; ты говорил: „От безверья повеситься хотел“. А теперь? – ведь ты не без веры живешь, отчего же ты несчастлив? И разве прежде ты не знал, что есть голодные, больные, несчастные и злые люди? Посмотри получше: есть и веселые, здоровые, счастливые и добрые. Хоть бы Бог тебе помог, а я что же могу сделать?»
Или это была только видимость, и супруга как никто понимала его, судя по другим ее письмам:
Да, мы на разных дорожках с детства: ты любишь деревню, народ, любишь крестьянских детей, любишь всю эту первобытную жизнь, из которой, женясь на мне, ты вышел. Я – городская, и как бы я ни рассуждала и не стремилась любить деревню и народ, – любить я это всем своим существом не могу и не буду никогда; я не понимаю и не пойму никогда деревенского народа… Когда ты уходишь в эту деревенскую атмосферу нравственную, я за тобой болезненно и ревниво слежу и вижу, что тут мы наверное не вместе; и не потому, что я этого не хочу, а потому, что менее, чем когда-либо, могу
Она видела, что он счастлив в деревне, где искусственная пропасть между сословиями может быть намного меньше, чем в городе, где для него есть дело, не только интеллектуальный труд, но и физический. Там Лев Толстой был ближе к своим идеалам – мечтам о справедливом устройстве общества. Балы, концерты, цирк, - все, что было так дорого Софье Андреевне и детям, - ему казалось мишурой жизни, отвлекающей от основной проблемы общества. Он не понимал, как можно быть счастливым, пока эта основная проблема не решена.
Софья Андреевна - "экстремистка" в любви?
Павел Басинский считал, что проблемы усугублялись из-за того, что Софья Толстая была „экстремисткой в любви“, ведь она уже с 18 лет оставляла записи в дневнике, доказывающие этот факт:
«Я плакала как сумасшедшая и после не подумала, как всегда это бывает – о чем, а так знала и понимала, что есть о чем плакать, и даже умереть можно, если Лева меня не будет так любить, как любил».
«Я для Левы не существую».
«Нет жизни. Любви нет, жизни нет. Вчера бежала в саду, думала, неужели же я не выкину».
Однако сейчас такие записи не удивляют, в 18 лет девушки и юноши сверхэмоциональны, неопытны, не умееют анализировать свои мысли и чувства, легко доводят себя до таких состояний. Вряд ли это экстремизм, скорее повышенная эмоциональность, особенно на фоне более уравновешенного нрава мужа, который все-таки был значительно старше ее.
Павел Басинский считал, что проблемы усугублялись из-за того, что Софья Толстая была „экстремисткой в любви“, ведь она уже с 18 лет оставляла записи в дневнике, доказывающие этот факт:
«Я плакала как сумасшедшая и после не подумала, как всегда это бывает – о чем, а так знала и понимала, что есть о чем плакать, и даже умереть можно, если Лева меня не будет так любить, как любил».
«Я для Левы не существую».
«Нет жизни. Любви нет, жизни нет. Вчера бежала в саду, думала, неужели же я не выкину».
Однако сейчас такие записи не удивляют, в 18 лет девушки и юноши сверхэмоциональны, неопытны, не умееют анализировать свои мысли и чувства, легко доводят себя до таких состояний. Вряд ли это экстремизм, скорее повышенная эмоциональность, особенно на фоне более уравновешенного нрава мужа, который все-таки был значительно старше ее.
Бесконечные беременности не могли не влиять на эмоциональный фон в семье
Павел Басинский также пишет о том, что на Софью Андреевну не могли не влиять бесконечные беременности, кормления, детские болезни и детские смерти. И это больше всего похоже на правду! В „Крейцеровой сонате“ писатель приходит к выводу, что выход один – свести к минимуму половую жизнь. Если подразумевать под этим - ограничить кол-во детей в семье, то действительно звучит рационально.
На деле Лев Толстой считал, что и жена, и дети его глупы
При этом в своих дневниках писатель очень резко писал о семейной жизни и попытках вновь жить всем вместе в Москве:
Поехал верхом. Скучно ездить. Глупо – пусто. Попробовал поговорить после обеда с женой. Нельзя. Одна колючка и больная. Пошел к сапожнику. Стоит войти в рабочее жилье, душа расцветает. Шил башмаки до 10. Опять попробовал говорить, опять зло – нелюбовь. Пошел к Сереже. Говорил с ним глаз на глаз. Тяжело, трудно, но как будто подвинулся».
24 марта. «Два раза с женой начинал говорить – нельзя».
31 марта. «Остался один с ней. Разговор. Я имел несчастье и жестокость затронуть ее самолюбие, и началось. Я не замолчал. Оказалось, что я раздражил ее еще 3-го дня утром, когда она приходила мешать мне. Она очень тяжело душевно больна».
24 апреля. «Отчего я не поговорю с детьми: с Таней? Сережа невозможно туп. Тот же кастрированный ум, как у матери. Ежели когда-нибудь вы двое прочтете это, простите, это мне ужасно больно».
Лев Толстой пытался отделить личное от общественного и все больше жить для других, Софья Андреевна прекрасно понимала, к чему это приведет, как мать огромного семейства, она боялась за детей, пыталась обеспечить их будущее.
Возможно, вместо того, чтоб научить детей самостоятельности (так, их отец обеспечивал все семейство писательским трудом, имения не приносили такой прибыли), она слишком старалась заранее обеспечить их и не могла отпустить ситуацию. Из-за этого она отказывалась встать на сторону Толстого в духовных вопросах. Он же был излишне требователен и ждал, когда ее взгляды „полностью совпадут с его“.
И так в семье начались разногласия, которые привели к последующему разделу имущества и еще большим ссорам.
Павел Басинский также пишет о том, что на Софью Андреевну не могли не влиять бесконечные беременности, кормления, детские болезни и детские смерти. И это больше всего похоже на правду! В „Крейцеровой сонате“ писатель приходит к выводу, что выход один – свести к минимуму половую жизнь. Если подразумевать под этим - ограничить кол-во детей в семье, то действительно звучит рационально.
На деле Лев Толстой считал, что и жена, и дети его глупы
При этом в своих дневниках писатель очень резко писал о семейной жизни и попытках вновь жить всем вместе в Москве:
Поехал верхом. Скучно ездить. Глупо – пусто. Попробовал поговорить после обеда с женой. Нельзя. Одна колючка и больная. Пошел к сапожнику. Стоит войти в рабочее жилье, душа расцветает. Шил башмаки до 10. Опять попробовал говорить, опять зло – нелюбовь. Пошел к Сереже. Говорил с ним глаз на глаз. Тяжело, трудно, но как будто подвинулся».
24 марта. «Два раза с женой начинал говорить – нельзя».
31 марта. «Остался один с ней. Разговор. Я имел несчастье и жестокость затронуть ее самолюбие, и началось. Я не замолчал. Оказалось, что я раздражил ее еще 3-го дня утром, когда она приходила мешать мне. Она очень тяжело душевно больна».
24 апреля. «Отчего я не поговорю с детьми: с Таней? Сережа невозможно туп. Тот же кастрированный ум, как у матери. Ежели когда-нибудь вы двое прочтете это, простите, это мне ужасно больно».
Лев Толстой пытался отделить личное от общественного и все больше жить для других, Софья Андреевна прекрасно понимала, к чему это приведет, как мать огромного семейства, она боялась за детей, пыталась обеспечить их будущее.
Возможно, вместо того, чтоб научить детей самостоятельности (так, их отец обеспечивал все семейство писательским трудом, имения не приносили такой прибыли), она слишком старалась заранее обеспечить их и не могла отпустить ситуацию. Из-за этого она отказывалась встать на сторону Толстого в духовных вопросах. Он же был излишне требователен и ждал, когда ее взгляды „полностью совпадут с его“.
И так в семье начались разногласия, которые привели к последующему разделу имущества и еще большим ссорам.
Источник:
Ссылки по теме:
- Идея известного романа Агаты Кристи могла принадлежать другому писателю
- 9 малоизвестных и интересных фактов об Артуре Конан Дойле
- Неожиданные факты о Тургеневе, которых вы могли не знать
- Интересные факты о Салтыкове-Щедрине
- Любовь втроём: русские писатели у которых была "шведская семья"
Новости партнёров
реклама
Вот и Лев Николаевич видимо оказался для близких так себе главой семейства.